Те, которые из-за теории физического истечения, лежавшей в основании всех спекуляций магнетизёров, отвергали неподдельные явления искусственного транса, несомненно, были правы, относясь к этой теории подозрительно. Действительно, Месмер не только заимствовал свои теории готовыми у более ранних мистиков, но даже слово «магнетический» обыкновенно употреблялось в 17-ом и 18-м веках для обозначения основывайшейся на этих мистических доктринах симпатической системы медицины. Парацельс обыкновенно считается основателем этой магнетической философии. Правда, в медицине он употреблял настоящий магнит, рекомендуя им пользоваться, так как им будто бы притягиваются железистые мокроты, при флюсах, воспалительных болезнях, истерии, эпилепсии. Но у Парацельса о «магните» обыкновенно говорилось в метафорическом смысле, а у позднейших его учеников им, по видимому, почти совершенно перестали пользоваться в терапевтике. Максвелл в своём трактате «De Medicina Magnetica» почти не упоминает о магните; а Флёдд приводит его лишь в виде примера взаимодействия живых тел в симпатической системе. Одним словом, мистики этого времени рассматривали магнит не столько как имеющий по себе специальное качество, сколько – как представляющий в миниатюрном виде картину сил, управляющих миром. Действие магнита на расстоянии приписывалось силе или флюиду – точная природа которого обыкновенно остаётся неопределённой – излучающемуся из его вещества; и делалось заключение, что такая же сила излучается из звёзд, из человеческого тела и из всех субстанций во вселенной; таким образом, каждое тело взаимно воздействует на всё остальное и подвергается их воздействию. Кроме того, эти лучи не безжизненны и не случайны, но их углом падения и их действиями руководит дух того тела, из которого они исходят, в нём пребывающий; и луч света или другие осязаемые лучи являются лишь грубым носителем этого духа. Так Флёдд пишет: «Эфирный спермъ или астральные влияния по природе своей гораздо более тонки, чем носитель видимого света… Не звёздный свет проникает столь глубоко или действует столь повсеместно, а Вечный Центральный Дух».
Далее, двойственность сил, пребывающих в магните, истолковывалась, как тип двойного или взаимного действия, которое, проявляясь в приливе и отливе, свете и темноте, жаре и холоде, мужском и женском поле, систоле и диастоле, центробежной и центростремительной силах, составляет ритм материальной вселенной.
Наконец сам человек понимался как микрокосм или миниатюрное отражение всего сложного мира; по выражению Флёдда: «Человек так же содержит в себе свои небеса, круги, полюсы и звёзды, как и сам великий мир». Отсюда, поэтому, следовало, что в теле человека заключаются свойства магнита; даже более того – что его тело, подобно нашей планете, — один большой магнит, хотя философы расходились относительно точного расположения телесных полюсов. Кроме того, всякая субстанция, в особенности же, всякое живое существо, которому уделялось что-либо из тела живого человека или даже один из его отбросов, как например, пот или обрезки ногтей или волос, одарялось теми же магнетическими свойствами. Из живых тканей человека или из подобных отбросов мог быть составлен магнит с поразительными целебными качествами. Этот-то магнит – magnes microcosmi – Парацельс и его преемники обыкновенно подразумевали под словами «магнит» и «магнетический».
Итак, мистицизм 17 и 18 веков зиждется преимущественно на этих понятиях: излучении из всех предметов, но в особенности, из звёзд, магнитов человеческих тел, силы, воздействующей на всё остальное и во всех случаях управляемой пробывающим в предмете духом, вместе с представлением о постоянной борьбе между взаимными и противоположными силами. Далее, на этих идеях, в соединении с доктриной Парацельса о сигнатурах и с утверждением (которое само являлось заключением из учения о magnes microcosmi), что отделённая от тела часть сохраняет в себе некоторые свойства тела, от которого она отделена, и может магнетически на него воздействовать – основывалась теория симпатической медицины, эта теория, вероятно, известна большинству читателей, в связи с сэром Кенильмом Дигби) и его мазью для оружия. Обычай смазывать не рану, а оружие был, на самом деле логическим выводом из общей теории. Как выражается Флёдд – изложение им этой доктрины я передаю своими словами — было бы бесполезно пытаться врачевать рану, пока часть жизненного духа, остающаяся в пагубном соединении с нанесшим рану оружием, своим антипатическим влиянием реагирует на сродных ей духов в теле пациента. Но если мы будем воздействовать на ту часть жизненного духа, которая ещё примыкает к оружию, что всего удобнее сделать, прикладывая подходящую мазь тогда «мазь, будучи одушевлена этими духами» (т.е. духами находящимися на оружии) «сразу сделается магнетической и и будет магнетически воздействовать на тех лучистых духов, которые незримо истекают из раны», а пациенту будет обеспечено скорое выздоровление.
Необходимым следствием этого учения было то, что врач может воздействовать на своего пациента или вообще, что один человек может воздействовать на другого, при исполнении требуемых условий «на любом разумном, но неограниченном и неизвестном расстоянии». Так Парацельс говорит: «Магической силой воли лицо, находящееся по ту сторону Океана, может заставить лицо, находящееся по ту сторону, слышать, что говорится на этой…» Эфирное тело человека может знать, что другой человек думает на расстоянии 100 миль или более). Флёдд высказывает ту же мысль в более общей форме: «Вследствии отношения предметов в природе, одного к другому, они, после того как между ними установлен материальный контакт или соприкосновение, оказывают удивительное действие, путём магнетического созвучия и духовной непрерывности… взаимодействуя на неизвестном расстоянии». А Максвелль окончательно применяет этот принцип к отношениям между врачом и пациентом: «Qui spiritum vitalem particularem effcere novit, corpus, cujus spiritus est, curare potest ad quamcumque distantiam, implorata spiritus universalis ope».
Читатель, который сравнит эти идеи с изложенным самим Месмером его теории, увидит, что позднейший мистик прибавил мало своего к заимствованной философии. Особенная его заслуга состоит в том, что, хотя он и эксплуатировал мистические доктрины для своей собственной выгоды, но набрёл на практическое их применение уже оказавшееся чрезвычайно интересным для психологии и имеющим некоторое значение для терапевтики, а окончательного развития которого мы предвидеть ещё не можем.
Писатели, воззрения коих мы вкратце рассмотрели, хотя их методы и получавшиеся ими результаты и очень отличались по внешности от методов и результатов новейшей науки, всё таки до некоторой степени были одушевляемы научным духом. Они пытались установить отношение между явлениями путём сравнения, наблюдения и анализа и подвести их под всемирные законы. Главное различие как кажется, состояло в том, что мистики, относившиеся к грубому факту с нетерпением и даже презрением – что составляло часть пагубного наследства прошлых веков – строили свои грандиозные обобщения на нескольких простых указаниях, полученных из внешнего мира. Им недоставало, как склонности, так и средств – выжидать медленно назревающие результаты экспериментального исследования. Правда, можно сказать, что они по своему, вопрошали природу; они спрашивали, как спрашивали, шутя, Пилат: «Что есть истина?» и, предупреждая медленную речь молчаливого Сфинкса, принимали за ответ отголосок своих собственных голосов. Мистическая философия была, на деле, попыткой найти кратчайший путь к знанию, преждевременным синтезом вселенной. Но это всё же был синтез на рационалистическом основании. В предлагавшемся объяснении факторами являлись духовные существа, произвольно действующие, а истечения, излучающиеся в силу законов, доступных выяснению. Это-то рационалистическое воззрение, дошедшее до кульминационного пункта в 18-м столетии и (что было довольно естественно) во Франции, было усвоено Месмером и его непосредственными последователями; даже в настоящее время, верный своим старым традициям Париж остаётся главной квартирой рационалистической школы мистицизма. Барадюк, Де Роша, Люис, Жибье и другие являются сторонниками действия флюидов в противность действию духов.
Едва-ли стоит пояснять, что соперничество между обоими школами началось с весьма раннего периода в истории мистицизма. В то самое время, когда Флёдд и Максвелль излагали магнетическую систему медицины, во всей стране совершались чудесные исцеления путём приёмов, до странности предзнаменовавших те, которые употребляются в наше время для гипнотического лечения. Но целитель 17-го века приписывал свой успех божественному дару, совершенно так же, как некоторые из современников. Месмера усматривали в «магнетическом» кризис признаки вмешательства духов.
Сын ирландца-протестанта из Аффена, в Уотерфордском графстве, Валентин Гретрекс родился в 1628 году. Он шесть лет служил поручиком в Ирландской армии. Подав в отставку в 1656 г., он поселился в своём имении, был назначен мировым судьёй и одно время исполнял должность надсмотрщика над переселенцами. В 1662 году у него в уме появился «импульс или сильное убеждение», что на него снизошёл дар лечить золотуху. К нему немедленно пришли многие больные из соседних местностей, и были им излечены наложением рук. Три года спустя у него появился такой же импульс, предзнаменовавший дар лечить перемежающуюся лихорадку, и на следующий день он подверг это указание удачному испытанию. «Немного времени спустя» продолжает он, «Богу угодно было тем же или схожим импульсом открыть мне, что Он дал мне дар врачевания». После этого Гретрекс стал налагать руки на всех, искавших его помощи. Страждущие так осаждали его, что ему пришлось назначить три дня в неделю, для приёма всех, к нему являвшихся, от 6 часов утра до 6 вечера. Дело стало известно епископу епархии, который и запретил Гретрексу проявлять свои способности. Гретрекс ответил, что не может повиноваться приказанию прекратить дело милосердия, и продолжил.
В январе 1666г., по просьбе лорда Оррери, он прибыл в Англию и, хотя ему совершенно неудалось излечить графиню Конуей, из-за которой он был приглашён, он продолжал проявлять свой дар, с удивлением, хотя и не неизменным успехом, сперва – в провинции, а потом – и в Лондоне. Ему удавалось излечивать или значительно облегчать столь разные недуги, как золотуху, параличь, водянку, эпилепсию, язвы, каменную болезнь, раны и ушибы, хромоту, глухоту, частичную слепоту, чахотку, кроме бесчисленных случаев неясно описанных страданий и слабости. Исцеления его засвидетельствованы значительным числом благодарных пациентов и других достойных доверия свидетелей, докторов, священников и высокопоставленных лиц, в том числе – Робертом, Бойлем, Сэром Уилльямом Смитом, деканом – впоследствии епископом – Рёстом, Ричардом Кёдуёрсом и Андреем Марвеллем.
Метод Гретрекса состоял в том, что он рукою гладил поражённую часть тела, и этим путём боль постепенно удалялась из неё и, наконец, изгонялась в конечности – пальцы рук и ног, или даже нос и язык – а затем – и из тела. Иногда боль разделялась. В одном случае одна часть её перешла в большой палец левой ноги пациента, а другая – в мизинец правой ноги, и покинула его. Было замечено, что, во время процесса, пальцы рук или ног делались обыкновенно не чувствительными к боли наносившейся извне, как-то посредством щипков и уколов.
Современный врач-свидетель даёт следующее объяснение этого метода изгнания болезней:
«Эти соображения привели меня к мысли, что богу угодно было даровать г-ну Гретериксу такого рода комплекцию и темперамент, что его прикосновение или поглаживание заставляет болезни немедленно созревать или припухать; после этого, затронутая часть упрочивается, кровь и дух укрепляется и разнородное брожение или боль (какова, если не производится какою-либо очевидною и внешней причиной, вызывается разнородным брожением) изгоняется из окрепшего места в какое-либо другое, более слабое; когда же окрепло это последнее, она изгоняется в другое, и так далее, пока не извергается вовсе».
Сам Гретрекс – полная честность коего в этом деле едва-ли может быть заподозрена (он занимался практикой без какого-либо денежного или иного вознаграждения и тратил на это громадное количество времени и энергии) – был, очевидно, того мнения, что его способность к исцелению была не природным качеством, но «необыкновенным даром Божьим». Он описывает далее сделанный в одном случае опыт, показавший, что эта способность не заключалась в каком-либо физическом истечении из него самого. Он полагал также, что многие из излеченных им болезней были следствием одержания бесами, изгонявшимися наложением его рук.